Каждый раз, когда кто-нибудь из распространителей пристраивался поблизости, я старался как можно скорее исправить ситуацию. Я говорил прямо: «Нам всем нужно работать, поэтому, пожалуйста, отойдите метров на десять в сторону». К сожалению, они не всегда ко мне прислушивались. Возможно, причина была в том, что большинство распространителей не говорили по-английски, и язык жестов мне не слишком помогал. Впрочем, встречались и те, кто отказывался уходить просто из вредности.
Но хуже всех были сборщики пожертвований с пластиковыми ведрами. Они тоже собирали деньги на благие цели: на спасение окружающей среды, защиту животных и так далее, то есть на первый взгляд все выглядело вполне достойно. Но я не раз слышал о том, что большая часть вырученных средств оседает непосредственно в карманах сборщиков. У многих из них не было лицензии или какого-либо документа, разрешавшего заниматься подобной деятельностью. Да, они носили пластиковые беджи, но такие карточки легко изготовить самому. По сравнению с чаггерами эти люди были любителями, причем зачастую нечистыми на руку. И все же их пускали работать на станцию метро, о чем продавцы «Big Issue» и мечтать не могли! Мне оставалось лишь с завистью смотреть, как сборщики пристраивались возле турникетов и начинали обрабатывать людей, едва сошедших с эскалатора. Естественно, выходя со станции, те обычно не имели ни малейшего желания покупать у меня журналы.
В некотором смысле мы поменялись ролями. На Ковент-Гарден я был бродягой, не соблюдающим границы и периодически нарушающим законы. А теперь я стал тем, кто от этого страдает. Я был единственным продавцом с лицензией в районе станции метро. С самого начала я постарался определить область своей деятельности так, чтобы не мешать другим торговцам, в частности газетчику и владельцу цветочной лавки. Чаггерам, распространителям бесплатных журналов и сборщикам с ведерками было наплевать на правила и границы. Думаю, многие сочли бы эту ситуацию забавной, но я, признаюсь, с трудом находил в ней что-то смешное.
Молодой доктор в Центре лечения от наркозависимости подписал рецепт и протянул его мне с суровым выражением лица.
– Помни, после приема препарата ты должен обратиться ко мне не раньше чем через сорок восемь часов, когда ломка станет совсем невыносимой, – сказал он, глядя мне в глаза. – Будет непросто, но тебе придется куда хуже, если не сделаешь так, как я сказал. Все понятно?
– Да, – кивнул я, вставая и направляясь к выходу из кабинета. – Надеюсь, я продержусь. Увидимся через два дня.
С тех пор, как я решил слезть с метадона, шел уже не один месяц. Я по-прежнему ездил в клинику каждые две недели и продолжал настаивать на том, что готов сделать следующий шаг к освобождению от наркозависимости, но психологи и врачи явно не разделяли моей уверенности. Каждый раз они находили причины, чтобы отложить смену препаратов. Я не понимал, что ими движет. К счастью, в конце концов они поняли, что я не собираюсь отступать и на этот раз действительно хочу распрощаться с наркотиками.
В тот день доктор выписал рецепт на последнюю дозу метадона. Этот препарат помог мне слезть с героина, но в последнее время я принимал его так мало, что пришла пора вовсе от него отказаться.
Когда через два дня я вернусь в Центр, врач выпишет мне субутекс, куда более слабый препарат, который окончательно избавит меня от наркозависимости. Психолог сравнил этот процесс с посадкой самолета; я подумал, что он выбрал удачный образ. В течение следующих месяцев он будет постепенно уменьшать дозу, пока не сведет ее к нулю. И я плавно опущусь на землю, надеясь, что при посадке будет не очень трясти.
Пока я ждал рецепт, я не задумывался о том, что он значит для меня. Голова была забита мыслями о следующих сорока восьми часах. Доктор ясно дал понять, что меня ждет. Слезать с метадона не так-то просто. Меня будет ломать морально и физически, и мне придется терпеть, терпеть до тех пор, пока не станет совсем плохо. Только тогда я смогу пойти в клинику за первой дозой субутекса. В противном случае я на собственной шкуре испытаю ускоренную ломку. А она куда хуже обычной. Меня бросало в дрожь при одной мысли о том, что может случиться.
Хотя я и был уверен, что справлюсь, где-то в глубине шевелился противный червячок страха: вдруг я все-таки сорвусь и начну судорожно искать средство для избавления от боли? Я продолжал убеждать себя, что должен пройти через это, должен преодолеть последний рубеж. В противном случае мне придется жить со своей болью день за днем. И ничего не изменится.
У меня словно глаза открылись. Ведь я жил так почти десять лет! Я фактически потерял все эти годы. Я потратил столько времени, упустил столько дней! Когда ты зависишь от наркотиков, минуты сливаются в часы, часы – в сутки, которые утекают как вода сквозь пальцы. Время становится несущественным, ты вспоминаешь о нем, только когда организм начинает требовать новую дозу.
И тогда становится совсем плохо. Ты можешь думать лишь о том, где достать деньги на наркотики. Я сильно изменился с тех пор, как плотно сидел на героине. Центр лечения от наркозависимости помог мне вернуться к нормальному существованию. Но теперь меня тошнило при одной мысли о том, что все это будет продолжаться. Что мне нужно будет ездить сюда каждые две недели. Что я буду день за днем ходить в аптеку за новой дозой. Хватит с меня. Пора что-то менять.
В каком-то смысле я сам себе усложнял жизнь, сражаясь с наркозависимостью в одиночку. Мне несколько раз предлагали присоединиться к Анонимным наркоманам, но я скептически относился к их программе, состоявшей из двенадцати шагов. От подобных организаций веяло какой-то псевдорелигиозностью, будто мне предлагали довериться высшим силам. Нет, этот вариант был не для меня. Впрочем, теперь мне не казалось, что я остался один на один с наркотиками. Ведь у меня был Боб.